Д-р Бегенч Караев
«…Туркменистан играет очень важную роль в международных отношениях, в частности, во взаимодействии с Организацией Объединенных Наций. В эти неспокойные времена я высоко оцениваю политику нейтралитета Туркменистана»
Из заявления Генерального секретаря ООН Антониу Гутерриша журналистам в Ашхабаде (6 июля 2024 г.)
Слова Генерального секретаря ООН о «неспокойных временах» в нынешнюю эпоху, произнесенные в рамках этикета высокой дипломатии, имеют весьма глубокий и серьезный смысл, намекая на всю сложность, по сути, патовой ситуации в мировой политике. Если сослаться на шахматную лексику, то в глобальной игре современности, обороняющийся шах как бы вполне защищен, а наступающей стороне скорее всего придется согласиться на ничью. Даже гипотетически, наименее ранжированная и потому традиционно жертвенная фигура, для которой на хватило одного хода, чтобы превратиться в ферзя, но шагнул в пат, – может остаться вне осуждения. Как известно, превращение пешки — одно из правил шахматной игры, согласно которой рядовой пехотинец, добравшийся до последней горизонтали поля битвы, становится любой (кроме короля) фигурой по выбору игрока, совершающего ход. Эта привилегия дарована только пешке и никакой другой фигуре. Одновременно, новоявленный ферзь, то есть бывший рядовой, не является результатом самоотверженной пути «self-made man», а стратегическим успехом игрока, двигающего фигурами.
Трудно поверить, что восточные правители древности позволили бы, даже в шахматных правилах, возвысится простому воину до уровня своего визиря. Но, исконные правила «чатранджа» – шахмат, намекают на то, что отважные личности добивались такой чести только победив противника. В частности, испытавший рабство в юности, легендарный Надир-шах стал «Наполеоном Востока» и создал огромную империю, соперничавшую с Османами и Россией. Хотя самого Наполеона, родившегося более чем двадцать лет после смерти Надира, в начале его службы звали как «капрал-малой». Даже будучи императором, Наполеон воспринимался европейскими монархами не более чем как корсиканский выскочка-каратель, к тому же без «голубых кровей».
На полях «шахматной доски» Бжезинского, согласно принципу легитимности Талейрана, «виноватый» солдат, несмотря на все негативы, даже в случае «капитуляции короля», сохраняет свой ранг, как, впрочем, и все остальные фигуры. То есть, он продолжает оставаться в основном обменным предметом для большинства случаев «торга» в «игре королей».
Пат в шахматах это не добровольная, а вынужденная ничья, и сторона, остановившаяся в шаге от победы, может потребовать реванша, что в реалиях геополитической площадки означает вызов к новой войне. Это явно неприемлемо. Поэтому, прослеживая логику вышеприведенного рассуждения Гутерреша, можно сделать вывод о весьма важной миссии ключевых институтов предотвращения критической эскалации напряженности в мире, где нейтралитет может занять не последнее место.
Президент Туркменистана Сердар Бердымухамедов в своем выступлении на шестой Консультативной встрече глав государств Центральной Азии 9 августа 2024 год в городе Астана конкретно охарактеризовал глобальную ситуацию и стратегическое видение задач регионального взаимодействия. В частности, глава Туркменистана подчеркнул, что: «На нынешнем этапе, на фоне сложностей мировой обстановки, главным и безусловным приоритетом для государств Центральной Азии должно оставаться сохранение мира, согласия и стабильности. Мы едины в том, чтобы сделать наш регион процветающим, высокоразвитым и глубоко интегрированным в современные глобальные связи, сохраняя при этом свою самобытность, самостоятельность и право выбора внутренней и внешней модели развития. Убеждён, что только при таких условиях наши государства и народы смогут обеспечить себе достойное и уверенное будущее».
«Нельзя позволить осуществиться попыткам втянуть наш регион в какие-то сферы влияния, тем более в конфликты, дать основания усомниться в самостоятельности и субъектности Центральной Азии как геополитического, экономического, культурно-цивилизационного пространства с тысячелетней историей. – заявил Президент Сердар Бердымухамедов, – У наших народов своя повестка: это – мир, добрососедство, братство и сотрудничество».
Такое концептуальное видение отражает также и комплексную применимость принципов нейтралитета – уже в региональном масштабе, когда формируется обширная и устойчивая зона на стыке Востока и Запада. Пространство нейтралитета, будучи не вовлеченным в системные противостояния и свободным от конфликтов, рассчитано быть защищенным от геополитических последствий глобального противостояния, на что намекал в Ашхабаде Генеральный секретарь ООН за месяц до центральноазиатского саммита в Астане. Используя философскую интерпретацию теории относительности Эйнштейна, в геополитическом смысле можно утвердить, что подобное пространство не поддается искривлению под гравитационным воздействием глобальных центров силы.
Значимость инструментов туркменской модели нейтралитета, в отличие от других, обусловлена их ориентированностью на тесную увязку с механизмами Сообщества Наций, прежде всего в сочетании с методами мирного диалога и превентивной дипломатии. Тут следует обратить внимание на выступление Президента Туркменистана с трибуны второй встречи высокого уровня в формате «Центральная Азия – Германия», которая состоялась 17 сентября 2024 года в городе Астана. В частности, Глава Туркменистана заявил, что «Среди важнейших задач нашей совместной работы Туркменистан особо выделяет достижение и поддержание регионального мира, безопасности и стабильности. Мы считаем, что в нынешних условиях более тесное политическое и дипломатическое взаимодействие между странами Центральной Азии и Германией способны оказать заметное конструктивное влияние на общую обстановку в регионе и в сопредельных с ним зонах. Необходимо задействовать в этом усилия мирового сообщества, прежде всего в лице Организации Объединённых Наций, исходя из общности помыслов руководства наших стран видеть Центральную Азию мирным, спокойным, экономически привлекательным регионом, пространством стабильности и предсказуемости».
По мере приближения 2025 года – Международного года мира и доверия, и на фоне начала очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, все больше становится ясным, что нейтралитет ныне по своей значимости выходит за пределы одной страны. Об этом свидетельствуют крупные решения, в том числе принятие ряда специальных резолюций ГА ООН в поддержку постоянного нейтралитета Туркменистана, объявление 12 декабря Международным днем нейтралитета, формирование Группы друзей нейтралитета при ООН и рост интереса к ее деятельности. Не исключено, что по сути, феномен нейтралитета становится уже системной и функциональной частью мировой политики, где идеи и инициативы Туркменистана получают все большую поддержку.
Приходится констатировать, что порою имеет место упрощенное толкование сути нейтралитета, когда даже остепененные ученые люди рассматривают данный статус как отвечающий интересам отдельно взятого субъекта, а также возможно еще нескольких, которые имеют определенную выгоду от этого. Но следует проанализировать феномен нейтралитета, пусть отдельно взятой страны, в более широком контексте через призму перспектив разрядки напряженности в больших геополитических пространствах и предотвращения системного противостояния глобального масштаба.
Для более детального анализа стабилизирующего эффекта нейтралитета в прикладных целях, вспомним, что выдающийся ученый, лауреат Нобелевской премии, бельгиец русского происхождения Илья Пригожин в свое время обратил внимание на изометрическую тождественность процессов в природе и обществе, а также обратил внимание на логическую взаимосвязанность и взаимообусловленность хаоса и порядка. Из этого предположения вытекает возможность использования методов естественных и точных наук при изучении социальных явлений. В данном контексте, Пригожин проанализировал феномен необратимости в связи с возможностью применения принципов термодинамики и энтропии при исследовании сложных процессов в социально-политической эволюции человечества. Не вдаваясь в сложности этой концепции, отметим, что система международных отношений в ее целостном рассмотрении является замкнутой системой, и только ее отдельные структурные составляющие могут быть открытыми по отношению другим частям данной системы.
В таком случае «теплообмен» между «холодными» и «горячими» частями мировой политики должен находить свое равновесие на вершине такого политико-дипломатического Олимпа, каковым можно считать ООН. Точно так же, в регионах формирования «горячих пятен» международной системы, должны быть такие «пространства», которые способствуют «местному охлаждению». В таком случае, удалось бы погасить разрастающиеся конфликты в их начальной стадии. В определенной степени тут и заключается суть превентивной функции нейтрального пространства, где могут формироваться ростки доверия между геополитическими акторами.
Тут следует намного шире и глубже осознать содержание понятия «нейтралитет» в историческом контексте, когда данная внешнеполитическая стратегия большинстве своем выражалась в реальных действиях государства и их лидеров, нежели были зафиксированы в документах. К тому же, нейтралитет не означает некую изоляцию, как иные публицисты пытаются отобразить, а больше всего прагматизм во имя сохранения мира в международных отношениях в его самом широком понимании. В данном контексте известно, что крупные государства, достигшие впоследствии имперского могущества, в определенные периоды своей истории реализовали внешнеполитическую доктрину, которые де-факто включали в себе принципы и методы нейтралитета.
Говоря о значимости фактора нейтралитета в контексте истории международных отношений, следует обратить внимание на то обстоятельство, что его принципы, как правило, начинают актуализироваться в периоды наивысшего обострения уровня противостояния между системно-конфликтующими сторонами. А таких периодов было немало – начиная с «Холодной войны» XX века и уходя вглубь веков вплоть до античных времен. Из числа тех государств, которые предпочли нейтралитет вместо вовлечения в войну, впоследствии вырастали крупные субъекты международных отношений – политически мощные и экономически богатые, способные диктовать свою волю прежде доминантным акторам.
В качестве примера можно привести историю внешней политики США в XIX-XX веках, которые вначале отгородились от внутри-европейских междоусобиц доктриной Монро, а затем, приняли деятельное участие в формировании Версальского и Потсдамского систем международных отношений. Та же Швейцария, в течение ряда столетий сохранившая свой нейтралитет, превратилась в мировой центр финансов и банковского бизнеса. Одним из решающих обстоятельств в становлении Великих сельджуков и в последующем зарождении Османской империи также в определенной степени была их политика невмешательства в противоречия между Западным Римом и Византией.
Говоря о формах и методах реализации нейтралитета, необходимо оговориться, что, все-же, вопреки учению Томаса Гоббса о «войне всех против всех» (Bellum omnium contra omnes), история международных отношений в большей своей части не изобилует подобным хаотическим состоянием. Да войны были, но они велись между крупными конкурентами за лидерство и последующее господство на определенных, пусть обширных, территориях. В этом отношении, современный мир мало отличается от его картины в периоды античности или же средневековья.
Человечество прогрессировало в большей степени благодаря созидательному творчеству гениев, философов и ученых людей, достижениям в культуре, науке и образовании, по причине информационных, индустриальных и технологических инноваций соответствующих эпох. В этом ряду, в поздние средние века Запад обошел Восток прежде всего благодаря заимствованию цивилизационных достижений исламского мира, нежели используя плоды своих войн и завоеваний. Великие географические открытия европейцев также в большей части изначально были мотивированы стремлением «открыть Индию», чтобы разбогатеть путем поставок товаров в свои же страны, а не завоевывать новые земли. В конце концов, варвары не разрушали Рим, руководствуясь целенаправленной стратегией, а фактически ввалились во внутренние руины дряхлой империи, которая уже к тому времени распалась на две части. За много веков до этого, галлы и кельты, испытывая мощь оружия соответственно полководцев Цезаря и Веспасиана, по-крупному говоря, не вмешивались в тогдашние войны Рима с его южными и восточными соседями.
История свидетельствует, что чаще всего завоевателями становятся не столько символически богатые и сытые, сколько бедные и голодные, и это очевидно на примере древних варваров или же кочевников. Хотя, тот же варвар или же номад, вряд ли считал бы себя бедным или голодным, если вспомним гордых воинов гуннов, огузов, галлов, монголов и т.д. Поэтому, лучшей и эффективной защитой для «сытых», находившихся в окружении «голодных», была тактика «бросания кости» в толпу последних.
Гениальность великих правителей, и даже полководцев прошлого, проявлялась не столько в их военных победах, сколько в их умении предотвращать войны, как об этом утверждал Сун цзы в своей книге «Искусство войны».
Отказ от войны, как один из результатов нейтралитета, может принести намного больше выгод, чем применение вооруженного насилия. В этом отношении, тактика нейтралитета занимала одну из ключевых приемов в военно-политическом и дипломатическом арсенале сильных лидеров. В большинстве случаев нейтралитет являлся результатом не столько добровольного волеизъявления, сколько вынужденной мерой – в ответ на военные действия, или же многосторонним компромиссом конфликтующих сторон.
В стратегическом плане нейтралитет сильного государства в немалой степени способствовал предотвращению «столкновения миров», и это иногда называлось как «вооруженный нейтралитет». Наглядным примером этому могут стать знаменитая Декларация о вооруженном нейтралитете императрицы Екатерины II, а также провозглашение общеизвестной доктрины Монро, когда Штаты охладили пыль европейского Священного союза. Тогда победители Наполеона «положили глаз» на территории Южной Америки и на прежние владения Франции в Северной Америке. Данная доктрина, никогда не снятая со стола, одновременно стала платформой для последующего оформления нейтралитета США – эффективной внешнеполитической стратегии в течение длительного исторического периода.
Уходя в глубину истории, вспомним «большую Родину» легендарного микенского царя Агамемнона – античную Арголиду, которая конкурировала с могущественной Спартой за лидерство в Пелопоннесе. Арголида в период греко-персидских войн 500 – 449 до н. э. сохраняла нейтралитет, хотя это было, как казалось, самым подходящим случаем расправиться с грозным конкурентом в общем эллинском мире. Нейтралитет Арголиды был обоснован стремлением с одной стороны сохранить целостность греческого сообщества, а с другой – не допустить столкновения двух цивилизаций: Запада в лице греков, и Востока – в олицетворении персов. Тем не менее, исходя из тогдашних реалий, столица Арголиды – Аргос, впоследствии стала одним из центров ахейского объединения для защиты от агрессоров, в результате чего в 229 году до н. э. был возрожден мощный Ахейский союз. Ахейцы в течение почти целого столетия противостояли и оказывали упорное сопротивление римлянам, пока не были принуждены войти в состав Римской державы.
Порядка пяти лет назад старший научный сотрудник Института истории и археологии Академии наук Туркменистана Джума Оразклычев выдвинул гипотезу о том, что политика нейтралитета Туркменистана берёт начало из древнего государства Парфии. По его словам, Парфянское царство ещё в 69 году до нашей эры подписало с Римской империей соглашение и узаконило свой статус нейтралитета.
Предположения Оразклычева основаны на текстах античных летописей, таких авторов как Плутарх, Гай Саллюстий Крилл и ряд других. Оспаривая его выводы о нейтралитете Парфии, исследователь из Университета Глазго Лука Анчески указывает на отсутствие документов, подтверждающих соглашение между Парфией и Римом. Но, к сожалению, ни Парфия, ни Рим не оставили потомкам свои архивы официальных документов, и тут древние летописи являются основным источником для изучения античного мира, особенно Востока периода античности.
Суть тогдашнего нейтралитета заключался в нежелании Парфии ввязываться в конфликт Рима с Понтом, избегая быть вовлеченной во «внутренние» противоречия Запада. Тем не менее, римляне, заключившие договор в 69 году до н. э. договор с парфянами, о нейтралитете последних, спустя около полтора десятка лет нарушили свои же обязательства и напали на Парфию. Битва произошла в июне 53 года до н.э. и закончилась гибелью римского полководца Красса и его армии в битве под Каррами. Как отмечает Оразклычев, это «послужило хорошим уроком не только для римлян, но и для всех: нейтральный — не значит слабый. С тех пор мир не мог не считаться с сокрушительной военной силой парфян. И 16 веков спустя перо Уильяма Шекспира выразило свое почтение Парфии, выведя на страницах пьесы «Антоний и Клеопатра» «непобедимых всадников парфянских».
Следует согласиться с констатацией туркменского ученого о том, что «Нейтралитет Парфии был формой неучастия в военных коалициях, но не самоустранением из международной политической, экономической и культурной жизни. В политике Парфия продолжала принимать послов и направлять своих, в том числе — в Рим. Устраивала династические браки для укрепления добрых отношений со своими геополитическими партнёрами. В торговой сфере Парфия не только продолжала развивать свой межконтинентальный проект Великого Шёлкового пути, но и пошла на беспрецедентный шаг: в западных провинциях государства, где большинство населения являлось либо греками, либо говорило по-гречески, чеканились парфянские серебряные драхмы на греческом языке. Это было сделано специально для облегчения торговых операций на западных границах империи».
Можно привести множество примеров применения методов нейтралитета из последующей истории международных отношений, внешней политики и дипломатии Востока. В частности, определенный интерес может вызвать снижение интенсивности военной активности и агрессивных амбиций Хазарского государства взамен росту его внешнеэкономической активности в последние периоды существования, когда ключевые позиции среди военной элиты занимали представители тюрок-огузов.
Будучи вначале наемными войсками в Хазарском государстве, тюркские предки будущих сельджукидов на примере Дукака и Сельджука возвысились до уровня военно-политической знати. Известный востоковед В.Бартольд в своей монографии по истории и филологии тюркских и монгольских народов указывает на то, что сельджукская династия является по-происхождению туркменской. Как он писал: «Благодаря политическому значению Сельджукской династии мы располагаем о народе, из которого она вышла, — туркменах — более подробными сведениями, чем о всех других тюркских народах в Средние века». По мнению историков 3.-В. Тогана и Дугласа Данлопа (Douglas Morton Dunlop), утверждается, что сельджукская группировка происходит из хазарских тюрок.
В рассматриваемый период военная стратегия хазаров была перенацелена не столько на завоевание новых территорий, сколько на принуждение противника отказаться от агрессии. Это предзнаменовало ориентацию главного вектора внешней политики Хазарии на развитие международной транзитной торговли и ослабление границ для крупных торговых коридоров. Такая политика в определенной степени и послужила катализатором начала в IX веке новой волны Великого переселения народов, и новые азиатские кочевники стали переходить Волгу. Первым народом, прибывшим на западный берег Волги, оказались венгры, занявшие Северное Причерноморье. Со своей стороны, хазары не стали вытеснять «мигрантов», а согласились с тем, что венгры признавали их сюзеренитет.
Преобладание транзитно-торговой компоненты во внешнеполитической стратегии и дипломатии Хазарии привело к ее дальнейшему усилению путем экономической экспансии. Как результат, влияние хазар в регионе было столь значительным, что в ряде восточных языков прежнее эллинистическое название «Каспийское море» получило название «Хазарского». Исторический период могущества Хазарского государства, соперничавшего с Арабским халифатом, обозначен цивилизационным пространством под названием «Хазарский мир». Конец IX века считается закатом «Хазарского мира» – эпохи относительной стабильности в степи.
Мы можем проследить логику становления Великих сельджуков, когда их отцы-основатели, в период распада Хазарского государства, были вынуждены кочевать, избегая войн и опасности быть уничтоженными. В смысле нейтралитета, для сельджуков одним из приоритетных принципов было не вступление в военный конфликт и полноценное использование переговорных методов в превентивных целях. Дипломатия сельджуков изначально была построена на парадигме достижения взаимопонимания с противной стороной, разъяснения и сверки стратегических целей и выход на заключение договоренности. Это проявилось в отношениях первых сельджуков с правителями огузского государства ябгу, караханидами, газневидами, и, с Багдадским халифатом. Ультимативные письма в адрес противника означали как бы реперные точки «красных линий», пересечение которых означал шаг к прямому военному столкновению. Победное восхождение сельджуков до имперских высот с началом второго тысячелетия нашей эры больше всего было обусловлено вынужденным ответом на агрессию тогдашних держав Востока, которые стремились подчинить данный кочевой народ и использовать его победоносные войска в феодальных войнах азиатского мира. Победное сражение сельджуков с газневидами при Данданакане в 1040 году стало тогдашней реализацией вынужденного вступления в войну по принципу «бей первым, если ты зажат в угол и драка неизбежна». Как известно, с этого исторического момента и началось триумфальное шествие сельджуков по направлению к своей будущей империи.
Вопреки распространённому мнению о религиозно-цивилизационной враждебности туркменских племен к византийцам, необходимо сделать некоторое уточнение в пользу того, что периодов относительной стабильности между ними было больше, нежели случаи крупных военных столкновений. Не отрицая случившиеся вооруженные конфликты, надо отдать должное и тому факту, что туркмены перенимали немало полезного из политических, торгово-экономических и научно-образовательных традиций Византии. А текфуры, то есть правители пограничных городов-крепостей в свою очередь ближе познавали о житейских правилах и нравах своих южных соседей. Можно констатировать, что своеобразная «ползучая экспансия кочевников» в пространствах Анатолии прошла в целом в относительно в мирных условиях, и чему византийские правители не оказывали особого сопротивления.
Об ответном великодушии сельджуков к византийцам свидетельствует историческое повествование о благородном отношении Алп Арслана к плененному императору Роману Диогену IV в битве при Малазгирте в 1071 году. Данное эпохальное столкновение, как известно, было инициировано самим византийским императором-полководцем, когда Алп Арслан находился далеко на западе – в пределах северной Месопотамии. Как утверждает французский историк Пьер Виймар в своей книге «Крестовые походы» (Pierre Willemart. Les Croisades), Роман Диоген IV возглавил свою более чем сто тысячную армию, с решимостью уничтожить небольшое, как ему казалось, войско сельджуков в несколько десятков тысяч человек. Хотя Алп Арслан «доказал свою необычайную снисходительность, ограничившись данью, несколькими исправлениями границы и формальном обещанием покорности со стороны византийцев, – пишет Виймар, – восточная христианская империя так никогда не оправилась после поражения при Манцикерте». Не исключено, что поход Диогена IV был специально спровоцирован более глубинными и крупными его оппонентами, нежели теми, кого застали врасплох тогдашние ýörük, то есть организованные мигранты в современном значении, как-бы заполонившие византийские земли в Малой Азии. Об этом Алп Арслан прекрасно знал из достоверных источников в самой Византии, потому и оказал свое благородное отношение к побежденному Диогену.
Как отмечает С.Агаджанов в своей монографии, посвященной государству сельджукидов в XI-XII вв.: «Десятилетнее правление султана Алп Арслана (1063—1072) знаменуется дальнейшим возрождением и развитием сельскогохозяйства, ремесла и городской жизни. В значительной мере этому содействовало оживление торговли и обмена на путях, связывавших Казахстан, Среднюю Азию, Иран и Афганистан с Дальним Востоком, Индией и Малой Азией. В лежавших на этих магистралях крупных городах появляются новые колонии иноземных купцов, в частности индусов и византийцев».
К слову необходимо добавить, что непримиримый враг Византии на самом деле находился на западе империи, нежели угрожал из юга или востока. В данном контексте, известные в истории крестовые походы на Восток начались задолго до их общепринятой даты и намного ранее чем даже битва при Малазгирте. Тут следует обратить внимание на то, что, хотя сельджуки характеризуются как захватчики тогдашних формально византийских земель, настоящими агрессорами являлись именно западные оппоненты Константинополя в лице норманнов и кельтов. По словам Виймара, для папской церкви также «образумить греков было почти что богоугодным делом…».
«Де-факто» нейтралитет первых сельджуков и их потомков по отношению к европейским делам заключался в том, что они официально не вмешивались во внутри-христианские распри. Напряженность в христианском мире особо обострилась после демарша константинопольского патриарха Михаила Кирулария, под руководством которого 20 июля 1054 года 12 митрополитов и нескольких архиепископов было подписано соборное определение синода о проклятии папских легатов и незаконности их действий во главе с кардиналом Гумбертом. Этому событию предшествовало то, что высокий представитель Римской церкви, прибывший тогда в Константинополь, крайне высокомерно обошёлся как с восточными иерархами, в частности с патриархом Михаилом Кируларием, так и с самим императором. «Венцом» пребывания папских послов явилось возложение на алтарный престол храма св. Софии отлучительной грамоты на восточную церковную иерархию. Это деяние было квалифицировано византийцами как грубейшее нарушение церковной и политической этики. Данное событие и послужило точкой невозврата в отношениях Западной и Восточной церквей.
В ответ Святой Престол стремился сделать все возможное, чтобы вернуться к единству Церквей, и средства для достижения этой цели были столь же многочисленны, как и разнообразны. В том числе, для необходимого случая, на столе Римской папы лежал вариант подчинения себе Византийской империи и Православной церкви более радикальными методами. Это впоследствии проявилось в стратегии крестовых походов, когда Константинополь был неоднократно подвергнут разорению.
Спустя десять лет после вышеуказанного разрыва, в 1081 году, при поддержке Римского папы, произошло нападение норманнов на Константинополь, которым противостоял император Алексей Комнин. В своей книге Виймар обращает внимание на такой интересный факт, что: «после нескольких лет упорного сопротивления, Комнину удалось отразить нападение норманнов… благодаря тюркским войскам», направленным из Никеи. Эти были наемные войска тюркских племен, которые по природе будучи воинами, стояли на службе как византийских, так и римских и других европейских правителей.
Папа Григорий VII отправил целый ряд посланий европейским правителям с увещеваниями помочь «гибнущей Византийской империи» по причине схизмы ортодоксов от Вселенской церкви. Известный историк А.А. Васильев в своей двухтомной монографии «История Византийской империи» отмечает: «Как видно, в этих письмах речь идет далеко не только о крестовом походе для освобождения Святой Земли. Григорий VII рисовал план экспедиции в Константинополь для спасения Византии, этой главной защитницы христианства на Востоке». А.А.Васильев предположил, что «в планах Григория VII священная война против ислама стояла на втором месте, и что папа, вооружая западное христианство на борьбу с мусульманским востоком, имел в виду «схизматический» восток. Последний же для Григория VII был более ужасен, чем ислам».
О том, что исламо-православные отношения в целом были намного мягкими по сравнению с уровнем радикализма отношений между католиками и христианами- ортодоксами свидетельствуют замечания У.Рамзая (W.Ramsay. Palace churches of the Anatolian Seljuks: tolerance or necessity?). В частности, он так писал о политике сельджуков по отношению к христианам: «Сельджукские султаны управляли своими христианскими подданными в очень мягкой и терпимой форме, и даже с предубеждением относящиеся к ним историки Византии позволяли себе лишь немного намеков по поводу христиан, во многих случаях предпочитавших власть султанов власти императоров… Христиане под властью Сельджукидов были счастливее, чем в сердце Византийской империи. Самыми же несчастными из всех были византийские пограничные области, подвергавшиеся постоянным нападениям. Что касается религиозных преследований, то нет ни одного их следа в сельджукидский период».
Тем не менее, описывая всю перипетию событий в тогдашнем средиземноморском и восточном мире политики, Виймар продолжает, что император «Алексей Комнин сражается против норманнов с помощью тюрок из Никеи, которые отобрали у него всю Анатолию. Нормандец Гвискар с мусульманскими войсками спешит защищать папу, осажденного германцами. Что же говорить о том, что какой-то мусульманин из «нормандских» войск молился и творил намаз прямо в базилике Святого Петра… разрушенной, разграбленной и сожженной защитниками папы!».
В то же время, присоединение Иерусалима и основной части Палестины под управление сельджукского султана Мелик-шаха в 1078 году стало предметом восхваления со стороны восточных христиан. В частности, видный монах Матвей Эдесский, по национальности армянин, писал: «Мелик-шах проявил свою доброту, милосердие и благорасположение к верующим во Христа».
Спустя почти 125 лет, с началом объявленного Четвертого крестового похода, крестоносцы, вместо того, чтобы покорить Египет, 13 апреля 1204 года напали на Византийскую империю и взяли Константинополь, подвергая город полному разграблению. Как писал участник событий, пикардийский рыцарь Робер де Клари, в Константинополе «было такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной посуды, так много драгоценных камней, что поистине казалось чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Участник и хронист похода, знатный французский барон Жоффруа де Виллардуэн, сообщает: «Такой обильной добычи не брали ни в одном городе со времен сотворения мира». Одно только описание похищенных из Константинополя священных предметов и останков, составленное в 1870-х годах, с трудом уместилось в два объемистых тома.
История взаимоотношений сельджуков и византийцев, начиная в первых моментов появления туркменских племен в Анатолии вплоть до превращения Константинополя в столицу османского государства – Стамбул может стать предметом исследования в рамках теории цивилизационных трансформаций континентального или же субконтинентального масштабов. Немного забегая вперед, тут можно сделать ремарку о том, что сохранение и новое возвышение православного христианства до имперского статуса в дальнейшем произошло благодаря созданию и укреплению «послемонгольского» российского государства, объявившегося себя преемником Византии.
Закрепляясь в Малой Азии и оседая в своих относительно урбанизированных поселениях, бывшие номады усвоили и в немалой степени усовершенствовали некоторые принципы византийского управления над подчиненными территориями, в частности, путем создания эффективного государственного аппарата и соответствующей бюрократии. К тому же, уже в период создания собственной государственности, сельджуки и османы сумели отвести в сторону символический дамоклов меч кочевнического строя. Его суть заключался в том, что государства степи, даже империи, пропадали с политической карты мира вскоре или же спустя непродолжительного исторического периода после смерти вождя-основателя. Угрозой устойчивости государственному строю подобного типа являлись институты традиционной племенной демократии и привязанность номадов к скотоводческому хозяйству, как основы экстенсивной экономики с низким прибавочным продуктом.
«Отсюда проистекает эфемерность всех степных империй, державшихся лишь на военной харизме предводителя и рассыпавшихся при первых неудачах» пишет К.Панченко в своей статье в сборнике «Феномен Османской империи», изданном в виде спецвыпуска журнала «Исторический вестник». Касательно устойчивости сельджуков и османов, Панченко отмечает далее: «Завоевывая области городской и земледельческой культуры, номады овладевали куда большей ресурсной базой, но сталкивались с проблемой управления непривычным хозяйственно-административным механизмом. Они неизбежно обращались к услугам потомственной городской бюрократии из покоренного населения, самым ярким примером которой выступает Низам аль-Мульк (1018/20–1092), везир Сельджукидов и отец ближневосточной политологии».
В свою очередь, говоря о волатильности идей государственности у кочевников, Арминий Вамбери в своих записках «Путешествие по Средней Азии» писал: «Во время моего пребывания среди туркмен меня больше всего поразило то, что я не нашел никого, кто бы хотел командовать, и ни одного человека, который хотел бы повиноваться… несмотря на кажущуюся анархию и дикость, у них – пока они не объявят вражду всенародно, – меньше разбоя и убийств, меньше несправедливости и безнравственности, чем у других азиатских народов, социальные условия которых покоятся на базе исламской цивилизации». Анализируя механизмы, формирующие обще-этнических правил регулирования общественной жизни, Вамбери выделяет особое значение исконных традиций туркмен, выражая их общим термином «däp», что переводится также как «традиция», «обычай» или «устои». Вамбери отмечает, что «жителями пустыни управляет их древний и могущественный властелин, невидимый, но отчетливо проявляющий себя в слове “деб”… Туркмены строжайшим образом соблюдают все, что предписывает деб, и питают отвращение ко всему, что он запрещает». В этой связи, с намеком на корни формирования платформы устойчивости Османской империи в течение нескольких веков, Вамбери отмечает, что: «в глубине души кочевник все тот же, что и 2000 лет назад, и его характер может перемениться только тогда, когда он заменит свою легкую юрту прочным домом, построенным тяжким трудом, т.е. когда он перестанет быть кочевником». Так что, побежденный Константинополь возможно обрел свое перевоплощение в Стамбуле, трансформируясь в столицу настоящего Востока – в цивилизационном понимании, в отличие от прежнего – географического, Восточного Рима.
Интересным фактом в истории османо-византийского «бинария», может послужить и то, что за почти столетие до завоевания Константинополя, османские туркмены в 30-60-х годах XIV века полностью покорили территории бывшей Вифинии, а затем и Никейской империи, которая с 1261 года считалась частью Византии. Территория Вифинии-Никеи в VII, VIII, XII и XIII вв. являлась одним из основных центров переселения в Малую Азию славянских народов. Бывшие славянские военные колонии в Вифинии впоследствии стали одной из мощных опор и источников благосостояния Византийской империи. Не исключено, что их потомки возможно сыграли существенную роль в процессе конфессионально-идеологического оформления российского преемства византийских устоев и традиций после падения Константинополя. В то же время из их рядов выросли крупные османские политики и военачальники.
Хотя история взаимоотношений между Османской и Российской империями сопряжена целой серией войн и конфликтов, относительно стратегий экзистенциального характера по разграничению сфер геополитических интересов, наблюдается своеобразное взаимопонимание на грани соблюдения взаимного нейтралитета. Об этом свидетельствуют османские архивы XIX века, где можно встретить немало обращений от местных центральноазиатских правителей, ряда афганских и иранских племенных вождей с просьбой о принятии в подданство султана, который был в статусе халифа. Практически все подобные челобитные были отклонены в максимально мягкой форме и добрыми словами Великого визиря. В результате, высокопоставленные представители просителей возвращались обратно с золотом и подарками от имени Султана-Халифа. О весьма доверительных контактах между Стамбулом и Санкт-Петербургом по этим вопросам сообщал в Лондон и знаменитый Арминий Вамбери, характеризуемый в ряде исследованиях также и как платный агент англичан.
В монографии А.Д.Васильева описаны дипломатические отношения Османской империи с Бухарой, Хивой и Кокандом, где наглядно показано то, что их попытки заручиться материальной и военной поддержкой от османов закончились безрезультатно. Исследователь описывает историю отношений государств Центральной Азии с Портой в ракурсе важных политических событий, происходивших в мире. По его мнению, Османское государство не смогло удовлетворить требования Коканда, Бухары и Хивы в военной помощи, так как не хотела обострять отношения с Россией и не видела пользы от такой поддержки ни для себя, ни для ханств Центральной Азии.
А.Васильев в своем докторском исследовании анализирует визиты посланников Бухарского эмира и других правителей в Стамбул. В частности, материалы Османского архива Кабинета премьер-министра свидетельствуют, что в начале ХIХ в. начинается активизация контактов Бухарского ханства и Османской империи. Так, бухарский эмир Хайдар (1800-1826) практически сразу после восшествия на престол поспешил установить дипломатические контакты с Османской империей. По-видимому, уже в 1801 г. его посланник в ранге «бююкэльчи», т.е. «великий посол», Мирза Хаджи Сабыр прибыл в Стамбул. В письме в адрес султана эмир Хайдар называл себя «владыкой Турана», таким образом, подчеркивая свои претензии на власть над всей территорией Центральной Азии. Он сообщал о своем восшествии на престол, о своей преданности султану и о том, что он распространяет ее на весь Туран.
Бухарский посланник, прибывший в Стамбул в апреле 1803 г. просил от имени эмира Хайдара, чтобы султан признал бы его статус «Падишаха земель Турана и Туркестана». Порта решила отказать ему в этой просьбе из-за боязни возможных дипломатических и политических осложнений с Россией. Очередное посольство от бухарского эмира прибыло в Стамбул в конце 1815 г. во главе с Мехмед Шериф-бейем. На этот раз в числе политических запросов эмир Хайдар перечислял области Центральной Азии, которые он считал исконно своими: Мавераннахр, Фергану, Дешт-и Кыпчак, Хорезм, Мерв, Куляб, Балх и Бадахшан «вместе со всеми окрестностями». Учитывая, что эмир считал себя преданным слугой султана, он просил от османского султана фирман, который доказывал бы, что две вышеуказанных области являются бухарского эмира.
Подобные просьбы и обращения османскому султану от правителей Бухары, Коканда и Хивы продолжали поступать в течение долгого времени, далеко превалируя за первую половину XIX века. В большинстве случаев все они получали отрицательный ответ вместе с выражением полной моральной поддержки османской стороны и пожелания мирного сосуществования с мусульманскими соседями. Можно сказать, что какого-либо открытого демарша или иного серьезного политико-дипломатического действия против России по вопросам Центральной Азии османы не предпринимали, даже будучи союзниками британцев в их «Большой игре» против россиян. Тем не менее, внешний нейтралитет османов, без сомнения сопровождался по возможности скрытой, не всегда успешной деятельностью османских агентов на территориях российского влияния.
Согласно исследованиям Ф.Разакова, будущий генерал-губернатор Туркестана Алексей Николаевич Куропаткин еще за сорок лет своего назначения на этот пост, то есть в 1876 году, посетил Восточный Туркестан в чине штабс-капитана, во главе имперского посольства. Тогда он провел переговоры с правителем эмирата Йеттишар (Джетишаар, Семиречье) Магомет Якуб-бек Бадаулетом. Там Куропаткин стал свидетелем деятельности османских военных инструкторов в Йеттишаре, принимавших непосредственное участие в модернизации стрелковых и артиллерийских орудий. Тем не менее, он пришел к выводу, что влияние Османской империи в регионе было номинальным.
Видный историк Н.Халфин в своей работе под названием «Султанская Турция и английская экспансия в Средней Азии (50-80 гг. XIX в.)» приходит к выводу, что «активность турецких эмиссаров в Средней Азии и пропаганда идей мусульманской солидарности была прикрытием для деятельности английских агентов… и не принесла ожидаемых результатов. Англия и Турция смогли привлечь на свою сторону лишь духовенство и феодальную знать, но среди народов Туркестана они не нашли широкой поддержки».
Таким образом, относительная медлительность или же пассивность Османской империи в периоды «Большой игры» в Центральной и Южной Азии, порою напоминала некую форму необъявленного, но де-факто нейтралитета по отношению к британско-российскому соперничеству. Такое положение можно отчасти объяснить преобладающей нацеленностью геополитической стратегии Порты в регионы Балкан, Кавказа и Черноморского бассейна. Как известно, именно на этих территориях в свое время разыгрывались ожесточенные османо-российские битвы.
Возрождавшиеся на пепелищах Первой мировой войны новые Турция и большевистская Россия к исходу второго десятилетия XX века нашли между собой союзническое взаимопонимание, чтобы удержатся от западного натиска. История свидетельствует, что общность их целей отражалась не только в красном цвете советского и турецкого флагов, а подтверждалось конкретными действиями по спасению от неминуемого уничтожения молодых пост-имперских республик под ударами агрессивной коалиции.
Одним из примеров может послужить тот факт, что в 1920–1922 годах большевики встали на сторону турецкого лидера Мустафы Кемаля Ататюрка, ведшего борьбу против греческих, британских, французских, армянских и итальянских войск. На помощь Анкаре Москва направила одного из своих самых способных генералов — Михаила Фрунзе, и тогда же турки доверили советским специалистам военную тайну: план готовившегося наступления на греков. На основе архивных материалов Игорь Гашков в своей статье для ТАСС пишет, что в июле 1920 года заместитель министра иностранных дел Бекир Сами-бей привез в Москву на переговоры проект Меморандума из семи пунктов. В пункте за номером 2 этого документа утверждалось: «Турция стремится жить полностью независимо в своих внутренних и внешних делах в пределах своих национальных границ. И при условии, что это условие выполнено, обеспечить общее будущее и общую судьбу с Россией».
Тут можно гипотетически намекать на вышеупомянутую историю заселения славянами Вифинеи, что мог бы послужить своеобразным обоснованием для инструктажа Ататюрка об исторической общности тюрков и славян, чего тогда не были способны осознать его дипломаты во время переговоров в Москве. Как пишет Игорь Гашков: «Формулировка о единстве исторических судеб смущала турецких переговорщиков. По воспоминаниям одного из них, Казима Карабекира, дипломаты обсуждали в своем кругу, каким содержанием ее следует наполнить. Сошлись на том, что советская Россия и турки обменяются тем, что могут дать друг другу: Москва предоставит Анкаре деньги и вооружение, а та окажет влияние на российских мусульман в духе примирения с большевиками и выступит против Армении, где коммунистическая власть еще не была установлена».
Возможно, что одним из последствий такой союзнической взаимной поддержки стало и то, что легендарный Энвер-паша, вначале соратник, затем конкурент Мустафы Кемаля – Ататюрка, был ликвидирован большевиками, чтобы не позволить ему вернуться в Стамбул для борьбы за власть. Не исключено, что это мероприятие стало одним из шагов, предотвративших потенциальное разрастание гражданской войны в новой Турции. Дальнейшее официальное невмешательство Турецкой республики в среднеазиатские события 1920-30-х годов напоминает продолжение осмотрительного и прагматичного нейтралитета бывшей Османской империи по отношению к стратегии вышеупомянутой «Большой игры» в течение викторианской эпохи Запада.
По мере преодоления опасностей, благодарный Ататюрк заметил в письме Ленину: «…в общей связи с историей, наполненной шумом кровавых войн, столетиями проходивших между турками и русскими, такое быстрое примирение между нами изумило другие нации. Турция значительно ближе к России, особенно России последних месяцев, чем к Западной Европе. …Турция не отступит от своего курса по отношению к советской России, и все слухи о противоположном лишены основания. Я уверяю вас, что никогда мы не подпишем соглашения и не войдем в альянс, прямо или косвенно направленный против Советской России».
В центре Стамбула возвышается памятник «Республика» великому Ататюрку – основателю и первому президенту Турецкой Республики Гази Мустафу Кемаль – паше. Пояснительная табличка к монументу, выполненная в виде раскрытой книги, включает в себя имена людей, так или иначе причастных к становлению Турецкой Республики. Весьма символично, что в их числе указаны и имена Климента Ворошилова и Михаила Фрунзе, которые изображены стоящими за спиной Ататюрка.
Следует заметить, что в течение более чем сто лет после этих событий Турция остается приверженной стратегическому завещанию Ататюрка, и это способствует сохранению стабильности в обширных регионах Азии.
Таким образом, на примере только небольшого набора исторических фактов можно проследить ключевое значение нейтралитета, который помимо международно-правовых аспектов, имеет также целый спектр политико-дипломатических инструментов прикладного назначения.
***
Прошедшие два столетия международные отношения испытали различные формы проявления нейтралитета, включая вышеупомянутый феномен американской доктрины Монро, а также и практика Движения Неприсоединения, созданию которого в большей части способствовало учение великого гуманиста Махатмы Ганди.
Вместе с тем, за последнее десятилетие в мире заметно вырос интерес устойчивым формам нейтралитета, особенно когда к концу первой четверти нового века несколько пошатнулась стабильность данного института в ряде регионах Европы и Азии. На этом фоне, все больше привлекательным становится относительно новый, и может быть достигнутый ныне высший уровень постоянного нейтралитета на примере Туркменистана, в поддержку которого были приняты два специальных резолюций Генеральной Ассамблеи ООН.
27 сентября 2024 года делегация Туркменистана выступила на очередной 79-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, где были изложены позиции нашей страны по актуальным глобальным вопросам, в частности, касающимся обеспечения безопасности, устойчивого развития, а также изменения климата и гуманитарного аспекта. В этом контексте были озвучены международные инициативы Президента Сердара Бердымухамедова в данных областях.
В частности, в целях реализации в перспективе Стратегии глобальной безопасности выдвинуты предложения о задействовании механизмов превентивной дипломатии и потенциала нейтралитета для укрепления международного мира и урегулирования возникающих различных ситуаций. Туркменистан также выступает с инициативой о предоставлении нейтральным странам статуса приоритетного партнёрства с ООН в миротворческих усилиях Организации Объединённых Наций.
Ныне в Туркменистане дан старт активной подготовке к проведению предстоящего Международного года мира и доверия в 2025 году на высоком уровне. В рамках запланированных программных мероприятий акцент будет сделан на такие важные темы, как политика нейтралитета, укрепление мира, безопасность, диалог и экология.
Как особо подчеркнул Национальный Лидер туркменского народа, Председатель Халк Маслахаты Туркменистана Герой-Аркадаг Гурбангулы Бердымухамедов в своем выступлении на заседании Халк Маслахаты Туркменистана: «В Международный год мира и доверия, ознаменованный также 30-й годовщиной постоянного нейтралитета нашего независимого государства, глобальной задачей выступает укрепление сотрудничества и взаимопонимания на планете. Нейтралитет – доктрина, которая освещает на мировом уровне наши начинания, призывающие народы к миру и сотрудничеству, дружбе и братству, единству, пропагандирующие гуманизм. Эта доктрина придаёт энергию для достижения новых рубежей нашему народу, созидающему и строящему во имя великого будущего родной Отчизны». ///nCa, 8 октября 2024 г.
Д-р Бегенч Караев занимается проблемами философии права и политики. Он является автором ряда учебников и монографий, в том числе “Политический анализ и стратегическое планирование”, “Политический анализ: проблемы теории и методологии: (опыт изучения современного центральноазиатского общества)” и “Традиционное и современное в политической жизни центральноазиатского общества (опыт политического анализа)”.